– А ты надолго? – в один голос спросили дети.
– На пару дней, – пожал плечами Романов. – Но с вами погулять успею.
– Спать! – снова рявкнула молодая женщина и дети умчались в спальню.
Подняв ложку с борщем, но словно забыв донести ее до рта, Алексей Николаевич задумчиво уставился на молодую женщину.
Стройная, точеная фигура, короткая стрижка черных непослушных волос, расписные брови, горящие жизнью глаза за поволокой густых ресниц, страстные алые губы, не знавшие вкуса химической помады – своя, природная красота.
Хозяйка хлопотала, стараясь угодить любимому деду, пока не заметила его взгляд и замерла по середине кухни. Сначала на ее лице появилась маска тревоги и Тоня торопливо оглядела себя, но не найдя нарушений во внешнем виде, скромно улыбнулась.
– Со мной что-то не так? – молодая женщина первой нарушила затянувшуюся паузу.
– Все так, – утвердительно кивнул Романов. – Просто любуюсь… Какая же ты у меня красавица. Под стать фамилии. Царевна!
– Будет тебе, – отмахнулась Тоня, все же кокетливо поправив низпадающую длинную челку черных, как смоль волос. – Во-первых, по мужу я Иванова. Куда уж более простая фамилия? Во-вторых, …разве можно советскому генералу приписывать себе родство с императорской династией?
– Теперь все можно, – отмахнулся Романов. – Последную царскую семью возвели в лик святых. На весь высший эшелон той власти что ни день такие новости раскрывают – кровь холодеет.
– А ты в своем министерстве разве не грешил? – мельком взглянув на дверь кухни, не слышат ли дети, Тоня перешла на заговорщицкий шепот.
– Грешен, каюсь, – ухмыльнулся Алексей Николаевич. – Да то все излишки профессии… А за главный мой грех – ты, внучка, и красота твоя неземная.
– Ты опять за свое? Мне, конечно, приятно слышать твою неприкрытую лесть, но я самая обыкновенная… Таких, а то и лучше меня, моложе, красивее – тысячи.
– Нет, нет, правда, – вздохнул он и отвел глаза в сторону темного прямоугольника окна, подернутого зимними узорами. – На бабушку очень похожа.
– На Миру Львовну?
– На Тонечку, мою сестру, – уточнил Алексей Николаевич.
– Никогда ее не видела, – безучастно пожала плечами молодая женщина. – Хоть бы одну-две фотографии сохранили…
– Как люди говорили, – тяжело вздохнул Романов. – Черная коса до пояса… Не глаза, а очи… Не губы, а уста… Тяжелая, роковая красота!.. За такую в иные времена отправляли на костер.
– Ой, ладно тебе, – смущенно покраснев, рассмеялась молодая женщина и поспешила отвернуться, ища глазами на что можно отвлечься.
Щелкнув кнопкой электрического чайника, она поставила на стол перед гостем сахарницу с излюбленными им кубиками рафинада и плетенную корзинку с печеньем. Алексей Николаевич поймал Тоню за руку и насильно усадил на стул.
– Посиди, дай посмотреть на тебя, – попросил он.
Он достал из внутреннего кармана генеральского кителя толстый портмоне, раскрыл его и извлек старую довоенную фотографию, пожелтевшую, с потертыми, будто обгрызанными краями.
Положив фотографию на стол, Алексей Николаевич развернул ее к внучке. Последняя опустила глаза и бережно взяла карточку в руки. Она молча рассматривала ее и, казалось, смотрела сама на себя, как в маленькое зеркальце, волшебным образом перенесшее молодую женщины на более полувека назад.
Оторвав взгляд от фотографии, она посмотрела на деда и удивленно приподняла брови. По щеке генерала предательски скользила скупая мужская слеза.
– Да что случилось-то? – спросила она.
– Сам не знаю, – пожал плечами тот. – Навеяло что-то… Стариковские причуды, наверное. Видимо, хватит молодиться-хорохориться. Восьмой десяток на исходе.
– Какие твои годы, дедушка? – улыбнулась Тоня. – Ты у нас еще ого-го! Если б не был генералом, сказала: «настоящий полковник».
– Какие никакие, а все мои, – ответил Алексей Николаевич. – Вот спрашивается, с чего на паренька в метро обозлился? А ведь он всего лишь место мне уступил… Для людей пожилого возраста… инвалидов и пассажиров с детьми.
В кухню неожиданно забрели сонные ребятишки. Растирая глаза кулаками и щурясь от яркого света, они прильнули к любимому прадеду.
– Вам что надо? – строго спросила мать, накрыв старую фотографию ладонью.
– Пить… и в туалет, – дети поочередно перечислили причины своего ночного визита.
Тоня перевернула фотографию лицевой стороной вниз и выдала ребятам по кружке воды, набрав ту из пластикового кувшина с фильтром.
– Быстро пейте, потом в туалет и пулей спать, – приказала молодая женщина. – Двенадцатый час ночи! Утром и не просите «мамочка, еще пять минуточек»… Подниму за уши!
Дети жадно присосались к кружкам, поглядывая на прадеда и взывая к его защите от материнского диктаторского угнетения. Романов же наигранно хмурился и безмолвными взглядами указывал на дверь в спальню, поддерживая устоявшуюся в семье систему воспитания.
Закончив с питьем и туалетом, ребятишки снова вернулись на кухню, пожелали матери и прадеду спокойной ночи и убежали в свою спальню. Тоня снова взяла в руки фотографию, мельком взглянула на нее в последний раз и передала Алексею Николаевичу.
– А Антонину …Николаевну почему вдруг вспомнил? – спросила она.
– Я о Тонечке никогда не забывал, – вздохнул он и едва слышно пробормотал себе под нос. – Совестно…
***
Типовая советская парикмахерская зазывала ненавязчивой рекламой услуг: портретами Иоссифа Виссарионовича Сталина и Любови Петровны Орловой, выставленными в витрине салона, как эталон моды тридцатых годов двадцатого века. Но знающие граждане шли туда под воздействием совершенно другой рекламы, передаваемой «сарафанным радио» всего Ленинграда
Молодая девушка, комсомолка, спортсменка, учащаяся на вечернем отделении рабфака, товарищ Романова работала в парикмахерской ежедневно с восьми утра до пяти часов вечера.
Женщины разных возрастов от студенток-комсомолок до номенклатурных работников отдавали себя в умелые руки Антонины, желая волшебного преображения. Мужчины с плохо скрываемым трепетом садились в кресло, дабы полюбоваться неземной красотой парикмахера и ощутить на себе нежность ее пальцев, граничущую со стальным холодом ножниц и остротой зубцов расчески.
В отражении огромного зеркала с подсветкой софитов молодая, красивая девушка мелькала, как ожившая картина. Черная, как смоль, коса через плечо, не глаза – а очи, не губы – а уста. Тяжелая, роковая красота.
Антонина накидывала на очередного клиента накрахмаленную простыню. С трудом улавливаемое глазом мелькание ножниц в ловких руках парикмахера, нежные прикосновения теплых пальцев девушки, а в зеркале такая красота, что можно потерять не только голову, но и портфель с чрезвычайно важными, ответственными документами.
– Бежать, бежать за ней…, – яркими вспышками мельтешило в одурманенной голове очередного посетителя парикмахерской. – Бежать на край света… И черт с ней, с работой… Черт с ней, со скучной, не такой красивой, как Тонечка, женой… и сворой детишек… И черт с ним, с партбилетом, который непременно отберут за нарушение моральных законов советского общества… А впрочем, зачем бежать? Товарищ Романова всегда здесь… с восьми до семнадцати… Ах, Тонечка! Ах, красавица…
– Одеколон «Тройной» желаете? – словно ушат ледяной воды на разгоревшееся пламя аморальных желаний.
– Желаем, – с замиранием сердца, выдыхал клиент. – Все желаем!
Забежав в парикмахерскую и пулей промчавшись мимо очереди, кучерявый, розовощекий второклашка влетел в зал и едва не воткнулся в широкий зад парикмахера тети Любы. Не сдержавшись от щекотливой смеси запахов одеколона, мыла и каких-то еще химикатов, Леша громко чихнул.
Тетя Люба вздрогнула и ляпнула щедрую порцию пены для бритья на только что отполированную лысину толстощекого мужчины. Мальчишка прыснул от смеха, но получив осуждающий взгляд, бочком попятился к креслу Антонины.
– Лешка, – цыкнула девушка на брата. – Ты тут зачем?
– Мама, велела тебе ключ отдать, – быстро выпалил тот, снимая с шеи длинную тесемку с тяжелым, как от амбарного замка, ключом. – А то ты забыла его на тумбочке в прихожей.
– Ой, спасибо, – поблагодарила Антонина, принимая ключ и пряча его в карман рабочего халата.
– Все, я побежал, – подытожил Леша и рванул к выходу. – До свидания, теть Люба.
– Бывай, сорванец, – отозвалась та, аккуратно протирая лысину своего клиента.
Выскочив в зал ожидания, мальчишка столкнулся с высоким статным офицером и, проскользнув мимо того, убежал на улицу. Мужчина же одернул гимнастерку с малиновыми петлицами, поправил портупею и заглянул в дверной проем.
– К вам можно? – спросил он.
– В порядке живой очереди, товарищ, – не оборачиваясь ответила тетя Люба, но заметив отражение офицера госбезопасности в зеркале, тот час же расплылась в заискивающей улыбке. – Подождите, пожалуйста, товарищ майор. Я сейчас освобожусь и приму вас по высшему разряду.
